Лист лавровый (отрывок из романа)

— Тихо! Слышь, стучат.
Звонок на крыльце молчал. Но в окна терраски со стороны сада действительно кто-то коротко стукнул.
— Гаси.
Накал в лампе пропал одновременно с тем, как погас язычок свечи на столе. Шаги впотьмах до окошек натеррасу дались с трудом, на ногах будто по пудовой гире. И почему ночью всякие страхи верх над человекомберут? А на свету рассеиваются и кажутся нелепицей. Близкий стук повторился. Тень за стеклом колышетсяполотнищем, как вымороженное бельё на ветру.
— Кто там?
— Отворите.
Голос, его голос. И тень из полотнища вытянулась длинной грушей Таврической. Лавр!
Вита отвела щеколду. На террасу шагнул незнакомый мужчина, потом женщина, за ними Лавр. Двое спешнонырнули в тёмный проём кухни. Лавр запер одну за другой две двери.
— Не зажигайте света!
В темноте голос Лавра слышался глуше, взрослее, с нотами, каким невозможно не подчиниться. Мужчина иженщина стояли посреди кухни, ожидая сигнала, что дальше. Вита занавесила окна на двор.
— Липа, проводи в зал.
Лавр заглянул за занавеску. Флигель во дворе весело светил окнами, слышался гомон и нестройная песня. Надворе никого, темно, пасмурно и безлунно.
— Частушки, что ль, учат?
— Второй час так.
— Шёл от горки… а там двое к воротам подходят, номера домов глядят. Спросил, ищете кого. Женщинаответила, что узнаёт меня.
— Кто они?
— Сам не понял. Но ищут Вас. И хоронятся.
— Пойдёмте. Нехорошо оставлять.
Когда и в зале плотно свели гардины, зажгли свет под абажуром, Вита увидала бледное лицо мужчины,попеременно оглядывающего её и Липу, и всё же остановившего взгляд на ней. А из-за его плеча радостноулыбалась m-me Сиверс. Мужчина посторонился и m-me обняла Виту.
Лавр забрал у гостей полушубок и шубку, пошёл за дровами, подтопить печь.
Мужчина оглядывал комнату, пытаясь понять по предметам и обстановке, что за люди, что за дом. Женщинапристально рассматривала «Бехштейн» в углу. Бюргер гарцевал возле игрушечного домика, бюргерша непоказывалась, обещая продолжение непогоды. «Макарий» прохрипел три ноты, стрелки его показали десять счетвертью, и замолк. Наконец, вчетвером уселись за стол. Липа, пятая, присаживалась и снова отбегала, позабыв то плошку с мёдом, то морковные оладьи. Мчалась на кухню, хватала нужное, мигом несласьобратно, боясь слово пропустить. Кто ж такие? Что же ночью? Что ж с задков, с саду?
Разговор начал мужчина, представившийся Борисом. Речь его была неспешна, голос густой, поставленный, аво взгляде тревога, нежность и что-то ещё, чувственное и беспокоящее. Штатская одежда не скрывалавоенной выправки. Вита знала, что m-me бездетна, полагала, что и одинока. И вот теперь этот нездешний«офицер», достойные манеры, стать. Неожиданно и не к месту выплыл образ тевтонского рыцаря. За столомговорили несколько человек, но с какого-то одного пристального взгляда пытливых глаз гостя стало казаться, что диалог идёт между двумя: между ней, Витой, и Борисом.
— Я полагаю, нахожусь в доме друзей. Потому попытаюсь объяснить своё вторжение, не таясь.
— Чаю, пожалуйста.
— Благодарю! Довольно странно вот так вторгаться под ночь, предварительно не сговорившись. Но у меняисключительные обстоятельства.
— И оладья, и мёду, пожалуйста.
— Слышу запах ванили. Умопомрачительный запах. Опрокидывающий в прошлое из нынешних чертовскихдней.
— Да, обнаружили остаток. Теперь всюду у нас ваниль, даже в морковных оладьях. Видимо, пока не кончится.
— Порою с человеком происходят такие поворотные странные обстоятельства, каких предвосхитить не может.Ищет правду, ищет выход, ищет сведения, а вот, они у него под рукой. Но невдомёк. Понимаете ли Вы меня?
— Ничуть. Только почему-то очень тревожусь. Будто на пороге чего-то значительного.
— В городе я около двух месяцев. Дольше мне здесь оставаться опасно. Да и хлопоты мои почти завершены. Ехал я в Москву с поручением и двумя личными целями. Одной, кажется, вот только что достиг. Другая требуетнекоторой подготовки, чем, собственно, я и занимался всё время пребывания в городе. И эта вторая цель, видимо, не будет достигнута. Я искал сына. Да, сына. И потерпел фиаско. Простите косноязычие. Путанноговорю. Мы к Благовещенью ждём проездные документы. А потом отбываем с m-me Сиверс. Почти всё готово. Едем в Келломяки к дальней родне. Право принадлежать к фамилии местного железнодорожника Сарелайненя купил за фамильный перстень Сиверсов.
— Сарелайнен переводится как остров. Мы теперь Остров. А из Финляндии нам весь мир открыт, – голос m-me Сиверс доносился до Виты будто через стеклянную банку. Слух чётко выхватывал только обращённую кней речь Бориса.
— Вы похожи на мать?
— Да. Вы знали мою маму?
— Нет. Просто предположил. Я имел Ваш адрес. Ходил на Сретенский. В квартире тридцать три мне никто неоткрыл. Беспокоить соседей не решился. И так уже, странно прореагировали во дворе на мои расспросы.Попал на неприятного человека, пустоглазого. Он был любезен, но смотрел страшно.
— Вероятно, Вы попали на подборщика или контролёра. Мне что-то подобное рассказывала подруга, она досих пор проживает в нашем доме. А я вынуждена была съехать. И вот с осени здесь.
— Передайте, пожалуйста, сахару.
Почему же и Лавр говорит через стеклянную банку. Странно, странно. Надо потом спросить. Потом.
— Во второй мой приход на Сретенский постигла та же неудача. В окнах квартиры нет признаков жизни.Решился подняться. Но что-то остановило звонить в тридцать третью. Прошёл выше. А когда уходил сбульвара, определил заметную личность: за мной дворник увязался. А ведь дворники здесь отменены, что заглупый маскарад. От дворника я ушёл. Два проходных двора, подножка трамвая. Несколько лет уже ненавещал Москвы, но неплохо знаю свой город. Только теперь он перестал быть моим. Разительные перемены. Таким заплёванным и обгаженным прежде никогда не был.
— Вы приходили к дому в третий раз?
— Нет. Я понял, что квартира пуста. Тогда наведался в семью к знакомому капельмейстеру. Напрасно. Толькопосеял в его жене подозрение.
— В капельмейстерах служил восприемник моего брата.
— Я знаю о случившемся с Вашим братом и матушкой. Приношу соболезнования. И вот когда я отчаялся,внезапно пришло поворотное известие. Моя супруга знала, что помимо своего сына я разыскиваю молодуюдевушку – дочь однополчанина. Но я не называл имени. А когда в разговоре с нею спустя почти два месяца,представьте, два месяца – я произнёс его…ваше имя…
— Когда Борис произнёс Ваше имя, Вита, я была поражена.
Даже восклицание m-me Сиверс и её изумление Вита пропустила мимо ушей, не отрывая взгляда от лицагостя.
— Вам нехорошо? – Лавр настойчиво переспрашивал, – Вам не хорошо?
Кому здесь нехорошо? Кого они спрашивают?
— Я усадил жену, и мы проговорили два часа, не отрываясь. Тогда всё стало ясно и с её, и с моей стороны. Продолжительное время я ищу двух людей, одного из которых моя жена видит по крайней мере раз в неделю. Непредставимо. И вот мы здесь. Мне приходится перемещаться с осторожностью. Поэтому ночь, сад.
Ну, что же? Что он тянет? Почему замолчал?
— Вы действительно похожи на маму. Потому что Вы не похожи на отца.
Вот, вот, всё понятно, кому здесь плохо. Вита стала медленно оседать, сползая со стула…